«Сухорукий параноик»: какой диагноз поставил Бехтерев Сталину. Какой диагноз поставил Бехтерев Сталину Кому сейчас мешает параноик сталин

Тяжелобольной вождь мучился сам и мучил всю Россию

«По плодам их узнаете их» - говорил Иисус о том, как различать лжепророков. Эта фраза удивительно подходит к Сталину. Судьба его детей и внуков оказалась тяжелой и символичной. На прошлой неделе умерла дочь вождя Светлана Аллилуева, давно эмигрировавшая в США. Она ненавидела отца, разрушившего ее личную жизнь, считала его виновным в самоубийстве матери.

Сын Яков из-за отца тоже пытался стреляться, а потом погиб в плену (Сталин отказался обменять его на фельдмаршала Паулюса). Сын Василий после смерти родителя подобно «врагам народа» признался во всех смертных грехах, отсидел 7 лет и умер в 41 год от пьянства. Внучка Сталина живет на Камчатке затворницей в хибаре вместе с собаками… Всех их будто кто-то сглазил. Но сначала сам Сталин сглазил страну. Сегодня мы расскажем не о Сталине-вожде, а Сталине-человеке. Глядя на его личную жизнь, трудно отделаться от мысли о каком-то проклятии. Убогий больной человек мучился сам, мучил близких и мучил Россию.

Ранимый педофил

Внешний облик Сталина не имел ничего общего с его «парадными» портретами. Унего была небольшая голова с низким лбом, лицо землистого цвета с буроватыми следами от оспы. Рост всего 162 см. Левая рука высохла после травмы (в детстве попал под колеса фаэтона). У Сталина был врожденный анатомический недостаток - сросшиеся пальцы на левой ноге. Эти дефекты, конечно, не могли не сказаться на формировании его характера.

До 14 лет Сосо Джугашвили был развитым энергичным мальчиком, принимавшим активное участие в общих играх. Но потом его характер круто изменился - Сосо стал замкнутым, сдержанным, болезненно обидчивым. Таким его знали и во время Туруханской ссылки. В общении с товарищами Сталин был необщителен и неуживчив, на собраниях отмалчивался. Изводил Свердлова, назвав свою охотничью собаку «Яшкой» и научив ее облизывать свою тарелку. Сталин не любил менять нательное белье (забегая вперед, заметим: отсутствие брезгливости и бытовая нечистоплотность свойственны параноикам). Зато Сталин общался и даже выпивал со стражником, приставленным к ссыльным.

Будущий вождь нравился женщинам. В ссылке он отбил у Молотова любимую девушку. В деревне Курейка Сталин даже сожительствовал с местной девочкой - 14-летней дочерью хозяйки дома, где он жил. Термин «педофил» был тогда неизвестен, но отец девочки пожаловался в полицию. Сталину предписали «покрыть» совращение официальным браком. Первый ребенок от этой связи умер при рождении, второй - мальчик - в 1930-е годы появился в Москве. Знать его Сталин не захотел. Но, когда во время партчисток отпрыска обвинили в антисоветизме, отец за него все-таки вступился.

Диагноз академика Бехтерева

Сталин не отличался крепким здоровьем. В детстве он болел оспой и тифом. В сибирской ссылке у него начался туберкулез. Из кремлевских медкарт следует, что у него развился ревматоидный артрит, стали постоянными ангины. У вождя были гнилые расшатанные зубы, вызывавшие неприятный запах изо рта (судя по записям в медкарточке, он отказывался обращаться к зубным врачам). Кроме того, Сталина мучили изнуряющие поносы.

Еще с начала 20-х годов у него появились быстрая утомляемость, головокружение, ослабление памяти. Сталин стал сутками угрюмо молчать, грубо прерывал тех, кто пытался с ним говорить, стремился к уединению. Все признаки указывали на серьезное заболевание нервно-психического характера.

Полную ясность в психическое состояние Сталина внесла консультация с крупнейшим отечественным психиатром и психологом академиком Бехтеревым. В декабре 1927 года прибывшего в Москву из Ленинграда академика пригласили в Кремлевскую больницу (тамошние врачи при необходимости прибегали к консультациям светил). После встречи со Сталиным Бехтерев поставил четкий диагноз: «паранойя», о чем и сообщил вождю. Да еще имел неосторожность заявить об этом во всеуслышание. Опоздав на заседание в Академию медицинских наук, ученый извинился и сказал коллегам, что задержался потому, что «осматривал одного сухоручку-параноика».

Вечером тоже же дня Бехтерев получил от некоего «благодарного пациента» приглашение на спектакль в Большой театр. В ложу ему, наверняка, подавали угощение. А наутро Бехтерева обнаружили мертвым в номере гостиницы. Хоронить его было запрещено, тело подвергли кремации. Однако сотрудники Бехтерева, сумевшие сохранить мозг академика, позже обнаружили в нем следы яда.

Наличие у Сталина тяжелой паранойи десятилетиями умалчивалось. Однако последующие медицинские исследования подтвердили диагноз Бехтерева. Паранойя (от греч. «безумие») характеризуется развитием бреда величия, преследования. Крайний эгоизм и самомнение лишают параноиков чувства симпатии к другим людям.

Личность Сталина полностью вписывается в медицинскую характеристику паранойи. С начала 30-х годов в СССР началось безудержное возвеличивание Сталина. Он стал «великим вождем», «великим полководцем» и «корифеем науки». Его портреты и памятники появились в каждом учреждении. При этом не известно ни одного случая, когда бы Сталин попытался как-то остановить раздувание его культа личности.

Мания преследования

В полном соответствии с диагнозом усилились подозрительность и жестокость, ненависть ко всем, кто ему противоречил. С членами семьи вождь стал холоден и сух. Отдыхал в одиночестве, даже в театр ходил один, усаживаясь в глубине особой ложи. С годами его появления народу делались все более редкими. Публичных выступлений Сталин не любил. Последнюю пешую прогулку на людях совершил в 1931 году.

Им все более овладевала «идея заговоров». «Большой террор» 30-х годов был развязан прежде всего из-за этой сугубо личной фобии Сталина. Заговорщики мерещились ему во всех сферах государства и «особенно» в Красной армии. По его указанию в органах НКВД были разрешены пытки при допросах арестованных «заговорщиков». В канун войны по приказу Сталина уничтожили армейскую элиту - более 50 тысяч командиров! Разве мог совершить такое человек с нормальной психикой?

С годами мания преследования обострялась. Сталин не выезжал в другие города, не посещал заводов и воинских частей. Он жил, как пленник в собственной стране. Дача Сталина под Москвой была окружена двойным забором с проволокой, через которую пропускался ток. Вокруг нее размещались специальные воинские части. При выездах в Кремль по пути следования выставлялись посты охраны. При этом маршрут постоянно менялся. По воспоминаниям дочери Светланы, у них в доме из всех комнат брали пробы воздуха, а гардины не доходили до пола на пол-метра -чтобы за ними никто не спрятался.

Патологическая недоверчивость Сталина распространялась и на его ближайших «соратников». Он прибегал к системе жесткой проверки их преданности. В лагерях сидели жены второго лица в государстве - Молотова - и номинального «президента» - Калинина (правда, последняя была в лагере на особом положении - занимала пост заведующей лагерной вошебойкой). Жену Поскребывшева, личного секретаря Сталина, расстреляли. Когда после этого Поскребышев принес вождю в кабинет чай, тот велел ему выпить стакан, чтобы убедиться, что он не собирается ему мстить за жену.

Известный немецкий психолог Фромм полагал, что Сталину был свойственен особый «не сексуальный, ментальный садизм». Он пускал по кругу среди приближенных предсмертные письма осужденных к расстрелу и наблюдал за их реакцией. Иногда явно забавлялся, играл со своими жертвами. Так, соратника Сталина по революционному подполью Кавтарадзе сначала держали в камере смертников, затем неожиданно выпустили. Потом отправили вместе с женой в ссылку, но внезапно вернули в Москву. Сталин сам навестил бывшего товарища, пригласил на обед, благожелательно с ним беседовал и вдруг заявил: «И все же ты хотел убить меня», резко развернулся и ушел.

По своей натуре Сталин был завистлив и злопамятен. Он завидовал красноречию Троцкого, образованности Бухарина, популярности в партии Кирова, уважению в народе Жукова. Будучи маленького роста, он завидовал высоким людям, предпочитал иметь дело с низкорослыми. Одно время даже носил сапоги с высокими каблуками, спрятанными внутри.

Так проходит слава мирская

В годы войны все проблемы со здоровьем у Сталина обострились, усилились неврологические боли. В 1946-47 годах возникали острые расстройства желудка с высокой температурой, диагноз - хроническая дизентерия. Прогрессировал атеросклероз. Врачи настоятельно рекомендовали диету, а также ограничить потребление в день вина до 100-150 грамм. Пациент же любил обильно поесть и выпить много шампанского и коньяка.

Сталина не оставляли подозрения, что его могут отравить. В ближайших соратниках он видел опасных претендентов на свое место. В немилость пали Молотов и Микоян. После XIX съезда партии оба не попали в Бюро президиума ЦК (новое Политбюро). Их перестали приглашать на традиционные ночные посиделки. Сталин отстранил от себя даже лечащего врача - профессора Виноградова. При этом другого врача не взял. Его лечил теперь один из охранников - бывший ветеринар. Ему больше не измеряли кровяное давление, не давали лекарств.

В 1952 году у Сталина начались провалы в памяти, он сделался хвастлив и болтлив. По словам Хрущева, вождь был «безусловно тронут».

1 марта 1953 года охрана нашла Сталина, лежащим на полу. Дочь Сталина вспоминала, что агония отца была страшной и длилась трое суток, смерть буквально душила его. Вскрытие показало, что роковой инсульт не был первым. В мозгу Сталина обнаружили несколько размягчений - следов от ранее перенесенных инсультов. Сам же мозг оказался маленьким (1341 грамм). Его покрывала оболочка, местами сращенная с костями черепа.

На восемь лет - до 1961 года - Сталин занял место в мавзолее, рядом с Лениным. После XXI съезда КПСС его останки были преданы земле. Сегодня скромная могила у Кремлевской стены напоминает о том, как быстро проходит «слава мирская».

В декабре 1927 года в Москве проходил съезд психиатров и невропатологов. На нем одним из докладчиков был заявлен директор Института по изучению мозга и психической деятельности, выдающийся отечественный ученый В.М. Бехтерев. Однако едва медик прибыл в столицу, как его неожиданно вызвали в Кремль. Известный невропатолог должен был проконсультировать И.В. Сталина относительно его волнений по поводу сохнущей руки. В этом вызове не было ничего неожиданного, поскольку Бехтерев являлся ученым, признанным во всем мире. В одной из своих работ он отмечал, что с помощью внушения и гипноза можно успешно лечить сухоруких, расслабленных и мнимоумерших. Несмотря на то что до революции Бехтерев был тайным советником, генерал-майором медицинской службы армии Российской империи, начальником императорской Военно-медицинской академии, после прихода к власти большевиков его не тронули, позволив продолжать научную деятельность. Доверие к ученому было настолько высоко, что Владимира Михайловича, к мнению которого прежде прислушивался Николай II, несколько раз приглашали в Горки к умирающему В.И. Ленину.

Сложно сказать, как на самом деле в тот судьбоносный декабрьский день проходила консультация у Сталина, поскольку общались они один на один. Тем не менее, как утверждает народная молва, когда Бехтерев выходил из кабинета вождя, до присутствующих в приемной донеслось слово «паранойя». Очевидно, во время консультации по невропатологии собеседники плавно перешли на тему психиатрии и отличавшийся редкой особенностью говорить правду в глаза В.М. Бехтерев поставил И.В. Сталину неутешительный диагноз, подтвержденный временем. Разумеется, оставлять в живых ученого, способного разгласить свои выводы относительно здоровья набиравшего политическую силу Сталина, было нельзя. Опасения вождя не были напрасными. Когда Бехтерев с опозданием приехал на съезд, то в качестве оправдания он опрометчиво заявил, что смотрел одного «сухорукого параноика». Эти слова оказались роковыми для ученого.

Страница 10 из 22

Глава 3. Был ли Сталин параноиком?

Одной из самых нелепых перестроечных баек по праву может считаться рассказ о сталинской паранойе. Такой диагноз якобы поставил «кремлёвскому диктатору» академик В. М. Бехтерев, за что и был немедленно отравлен:

«Осенью 1971 года М. И. Буянов беседовал с Владимиром Николаевичем Мясищевым, который в 1939 году стал директором основанного Бехтеревым Психоневрологического института и возглавлял его около тридцати лет.

„В декабре 1927 года, - рассказывает Мясищев, - Бехтерев отправился в Москву для участия в съезде психиатров и невропатологов, а также в съезде педологов… Перед самым отъездом из Ленинграда он получил телеграмму из Лечсанупра Кремля с просьбой по прибытии в Москву срочно туда позвонить. Бехтерев позвонил, а затем отправился в Кремль.

На заседание Бехтерев приехал с большим опозданием, кто-то из делегатов спросил его, отчего он задержался. На это Бехтерев - в присутствии нескольких людей - раздражённо ответил:

Смотрел одного сухорукого параноика“.

„То ли кто-то из присутствующих доложил куда следует, - замечает по этому поводу М. И. Буянов, - то ли судьба Бехтерева была уже предрешена, но вскоре после этих слов он неожиданно скончался. Был он физически очень крепок, ни на что не жаловался. Его неожиданная смерть поразила всех, многие заподозрили что-то неладное“»

Заметим, что ни автор статьи Олег Мороз, ни психиатр Михаил Буянов, которого он цитирует, не являются свидетелями события. Перед нами не воспоминания очевидца, а всего лишь пересказ сплетни. То же самое в полной мере относится и к другим публикациям про «сталинскую паранойю». Например, к рассказу внучки академика - Н. П. Бехтеревой, которой в 1927-м было три года. Мало того, в сентябре 1995 года в интервью газете «Аргументы и факты» Наталья Петровна неожиданно сделала следующее признание:

«- …Кстати, действительно Владимир Михайлович Бехтерев вышел от Сталина и сказал, что тот - параноик, за что вашего деда и отравили?

Это была тенденция объявлять Статна сумасшедшим, в том числе с использованием якобы высказывания моего дедушки, но никакого высказывания не было, иначе мы бы знали. Дедушку действительно отравили, но из-за другого . А кому-то понадобилась эта версия. На меня начали давить, и я должна была подтвердить, что это так и было. Мне говорили, что они напечатают, какой Бехтерев был храбрый человек и как погиб, смело выполняя свой врачебный долг. Какой врачебный долг? Он был прекрасный врач, как он мог выйти от любого больного и сказать, что тот - параноик? Он не мог этого сделать» .

Что это? Сколько мы слышали душещипательных историй о том, как «сталинские палачи» заставляли «невинных жертв незаконных репрессий» оговаривать себя, своих родных и близких. А теперь выясняется, что «прорабы перестройки» сами не гнушались использовать ложные свидетельства, заставляя людей «подтверждать» ложь и клевету.

Впрочем, не будем преувеличивать. Что за страшные кары могли грозить Бехтеревой в конце 1980-х? Скорее всего, Наталье Петровне просто пообещали за лжесвидетельство какие-нибудь гешефты.

Казалось бы, всё ясно. Тем более, что Бехтеревой вторят и другие авторы, отнюдь не симпатизирующие Сталину. Из интервью Игоря Губермана:

«Я знаю эту версию - чушь собачья. Эту версию принесли, очевидно, в 1956 году врачи, возвращавшиеся из лагерей… Бехтерев действительно обследовал Сталина как невролог… В ту же ночь он умер, отравившись. Однако у Сталина тогда ещё не было достаточной команды для такого тайного убийства. И главное - Бехтерев был настоящий врач, дававший некогда клятву Гиппократа и учивший студентов свято её придерживаться. Поэтому, если бы даже он обнаружил у Статна паранойю, он бы никогда не сказан об этом вслух» .

А вот что говорит заведующий кафедрой психиатрии Военно-медицинской академии профессор А. А. Портнов в беседе с М. Дмитруком:

«Что касается легендарной фразы, то Бехтерев, уверен, не мог её сказать. И вовсе не потому, что испугался бы расправы. Владимир Михайлович действительно был очень смелым человеком и говорил нелицеприятные вещи невзирая на лица, - об этом справедливо пишут авторы версии.

Но они почему-то умалчивают, что он был ещё и человеком высочайшей культуры, который не позволял себе оскорблять людей, тем более - за глаза.

Сухорукий параноик… Так сказать о пациенте не может даже начинающий психиатр. А Бехтерев был крупнейшим специалистом, признанным во всем мире. Он отличался исключительным тактом, деликатностью, тонкостью в отношениях с людьми, призывал коллег соблюдать врачебную тайну, щадить самолюбие больных.

Если бы Бехтерев и поставил Сталину диагноз, то никогда не стал бы говорить об этом в кулуарах, да ещё в оскорбительных выражениях. Я убеждён, что их приписывают учёному люди, которые не знают его образа мыслей, нравственной позиции» .

Однако не всё так просто. Увы, выдающиеся учёные далеко не всегда отличаются высокими моральными принципами. Прервём поток панегириков и обратимся к фактам. В 1916 году вышла брошюра В. М. Бехтерева «Вильгельм - дегенерат нероновского типа». С «исключительным тактом и деликатностью» Владимир Михайлович пишет про германского императора следующее:

«Ясно, что если Вильгельм не может быть признан душевнобольным человеком, то он не может быть назван и вполне здоровым, ибо вышеуказанные особенности его натуры доказывают его неуравновешенность и склонность к ненормальным психическим проявлениям и расстройствам, которые столь обычны для всех вообще дегенератов» .

«Наконец, отметим у Вильгельма и резко выраженный дегенеративный признак - это поразительный прогнатизм его лица. Таблицы Фригерио указывают, что у нормальных лиц височно-ушной угол превышает 90°, у дегенератов же он обычно не достигает этой нормы, а у Вильгельма этот угол, как установлено врачами, равен даже 68°» .

«Со стороны читателя уместен, однако, вопрос, много ли вообще различия между душевнобольным и дегенератом, и стоило ли защищать Вильгельма от признания его душевнобольным, если приходится признавать его дегенератом с чертами прирождённого преступника, так ярко описанными Lombroso» .

Понятно, что ни о каком врачебном диагнозе в данном случае речи не идёт - налицо подкреплённое авторитетом академика навешивание пропагандистских ярлыков.

В. М. Бехтерев в своём кабинете в Императорской Военно-Медицинской академии, 1913 года

А вот ещё один штрих к кристально чистому облику знаменитого психиатра. Из воспоминаний писателя В. В. Вересаева:

«Было это в конце 1898 года. Я служил ассистентом в Барачной больнице в память Боткина. Жена моя несколько уже лет была больна тяжёлым нервным расстройством: неожиданный звонок в квартире вызывал у неё судороги, у неё постоянные были мигрени, пройти по улице два квартала для неё было уже большим путешествием. Мы обращались за помощью ко многим врачам и профессорам - пользы не было. (Через двадцать пять лет оказалось, что все эти явления вызывались скрытой малярией). Один из товарищей моих по больнице рекомендовал мне обратиться к профессору нервных болезней В. М. Бехтереву - европейски известный учёный, прекрасный диагност.

Мы отправились к нему. Приём был очень большой, - наш номер, помнится, был двадцать второй. Наконец вошли в кабинет. Приземистый, сутулый человек, со втянутою в плечи головою, с длинными лохматыми волосами, падающими на лицо. Глаза смотрят недобро и с нетерпением.

Что болит?

Жена стала рассказывать о своей болезни. Он прервал, провёл рукою по её спине, нажимая пальцем на позвоночный столб, и спрашивал: „Больно?“ Потом, не расстёгивая шёлковой кофточки, приложил стетоскоп к груди жены, бегло выслушал и сел писать рецепт.

Будете принимать три раза в день по столовой ложке и берите каждый день тёплые ванны… Когда кончите лекарство, придите снова, только не забудьте взять с собою рецепт.

Я взглянул на рецепт: Infus. Valerianae, Natrii bromati…

Господин профессор! Жена всех этих валерианок и бромистых натрое приняла уже чуть не пуды!

Профессор раздражённо ответил:

Медицина для вас новых средств выдумать не может.

Я вручил ему пятирублёвый золотой и пошёл с женою вон. Он вдогонку ещё раз напомнил, чтобы в следующий раз мы не забыли взять с собою рецепт.

Жена, выйдя на крыльцо, горько разрыдалась. Я был поражён: вот так исследование! Профессор ни о чём жену не спросил, не спросил даже, замужем ли она, есть ли дети, какими раньше страдала болезнями. Даже фамилии не спросил и не записал. Стало понятно, почему он так настойчиво напоминал, чтобы в следующий раз принести рецепт, - иначе бы он не знал, что прописал и что прописать.

Я так был возмущён, что, придя домой, немедленно написал профессору письмо приблизительно такого содержания:

„Милостивый государь,

г. профессор!

Жена моя уже несколько лет страдает тяжёлым нервным расстройством, не поддающимся никакому лечению. Как к последнему средству я решил обратиться к Вашей помощи. На опыте испытав все неудобства, с какими связано лечение у врача врача и его близких, я не сообщил Вам, что я - врач.

Откровенно сознаюсь Вам - я не мог даже представить себе, чтобы врач мог относиться к больному с такою небрежностью, с какою Вы отнеслись к моей жене. Смею утверждать, например, что так, как Вы выслушивали её сердце, Вы решительно ничего не могли услышать. Результатом Вашего исследования, разумеется, только и могли быть те валерианки и бромистые натры, которые Вы прописали. При этом Вы, видимо, так спешили, так заняты были одною мыслью - поскорее отделаться от нас, что не обратили внимания на моё заявление, что всех этих валерианок и бромистых натрое жена приняла чуть не пуды. Конечно, Вы были вполне правы - медицина специально для нас новых средств выдумать не может. Но извините, г. профессор, - не мне учить Вас, что верный диагноз и прогноз, что правильное лечение возможны только при тщательном исследовании больного. Обратился я к Вам как к авторитетному профессору-специалисту, а получил то, что с гораздо меньшими хлопотами мог бы получить от любого студента-медика третьего курса.

Ассистент Барачной в память Боткина больницы.

В. Смидович“.

Дня через два неожиданно получаю от профессора ответ. В конверт была вложена пятирублёвка. Профессор писал:

„Многоуважаемый товарищ.

Начиная со среды вечера и до сегодня я лежу в постели вследствие инфлуэнцы. Уже в среду я чувствовал себя так плохо, что едва мог закончить приём, после которого я тотчас же и слёг в постель. Этим обстоятельством я прошу извинить меня в том, что не был в состоянии посвятить Вам более времени, чем это случилось на самом деле. Вместе с тем я глубоко сожалею о том, что Вы намеренно скрыли своё звание врача, предполагая почему-то, что к врачам и их жёнам их сотоварищи по профессии, и в том числе я (хотя до сих пор, мне кажется, мы с Вами ещё не были знакомы), должны непременно относиться невнимательно. Это совершенно неосновательное огульное осуждение Вами своих собратьев по профессии (не знаю, на каком опять основании) привело в данном случае к тому, что лишило меня возможности проконсультировать с Вами, как с врачом, о состоянии здоровья Вашей жены.

Если Вам угодно будет впредь не скрывать своего звания (тем более что к такому обману я не подач Вам никакого повода) и если моя помощь Вам будет ещё нужна, то по выздоровлении я всегда готов Вам служить в пределах моих сил и возможности; в часы ли приёма или в какое-либо другое время, как Вам удобнее. При этом прошу Вас принять обратно оставленный Вами у меня гонорар.

Примите уверение в совершенном к Вам почтении (приписано, очевидно, потом, несколько более мелким почерком) и поздравление с Новым годом.

В. Бехтерев.

Пусть так. И это действительно было так: один из ординаторов нашей больницы работал в клинике профессора и сказал мне, что на следующий день профессор слёг в инфлуэнце. Но спрашивается: для чего в таком случае было принимать больных и обирать с них пятирублёвки? Ведь для многих эти пятирублёвки, быть может, были плодом отказа от необходимого.

Идти вторично или не идти? Мы решили - лучше идти. Узнали, когда профессор выздоровел и возобновил приём. Поехали. Я старательно обдумал всё, что следует сообщить профессору касательно болезни моей жены.

Вошли к нему.

Мы, господин профессор, были у вас…

Он насупился и коротко сказа!:

Я помню. - И обратился к жене: - Рецепт принесли?

Жена подала. Он посмотрел.

Как себя чувствуете? Ванны принимаете?

Чувствую себя по-прежнему. Ванны принимаю.

Так… Спите плохо?

Очень плохо.

Угу!.. - Профессор написал рецепт и протянул его жене.

Будете принимать по столовой ложке три раза в день, ванны продолжайте.

Я взглянул на рецепт: Inf. Adon. vernal… Ammonii bromati… Ничего не понимаю! Опять то же? И где же консультация со мною, каковой возможности я лишил профессора в прошлый раз?

Мы встали, он нас проводил до двери. Может быть, он хочет посоветоваться со мной в отсутствие жены? Но он протягивает руку. Я торопливо стал излагать профессору свои соображения о болезни жены, - он нетерпеливо слушал, повторяя: „Да! да!“ При первом перерыве сунул нам руку и сказал:

Не забудьте в следующий раз захватить рецепт» .

Таким образом, моральные качества Бехтерева вполне позволяли ему заочно обозвать Сталина «сухоруким параноиком». Однако даже если подобное высказывание и вправду имело место (чему нет никаких достоверных подтверждений), это был не диагноз, а всего лишь оскорбление. В самом деле, как мог душевнобольной человек тридцать лет руководить великой державой и при этом столь тщательно скрывать свою болезнь, что её не заметили ни ближайшее окружение, ни общавшиеся с ним иностранные лидеры, включая Черчилля и Рузвельта? Впрочем, искать логику и здравый смысл у обличителей сталинизма - занятие заведомо неблагодарное.

Мороз О. Последний диагноз // Литературная газета. 1988, 28 сентября. № 39(5209). С. 12.
Из интервью поэта и писателя Игоря Губермана американскому русскоязычному журналу «Вестник»: «Когда я писал книжку о Бехтереве, я написал письмо его дочери, жившей за границей, и осторожно спросил о версии отравления. Старушка очень бодро ответила мне: „Конечно, конечно, все это знали: его отравила мерзавка молодая жена…“». Цит. по: Шерих Д. Ю.
Аргументы и факты. Сентябрь 1995. № 39 (780). С. 3.
Шерих Д. Ю. Невская застава. Берег левый… М., 2006. С. 60.
Версия без аргументов // Социалистическая индустрия. 1989, 28 апреля. № 98(5989). С. 4.
Бехтерев В. М. Вильгельм - дегенерат нероновского типа. М., 1916. С. 39.
Там же. С. 39–40.
Там же. С. 42.
Вересаев В. В. Невыдуманные рассказы. М., 1999. С. 69–71.

«Осенью 1971 года М. И. Буянов беседовал с Владимиром Николаевичем Мясищевым, который в 1939 году стал директором основанного Бехтеревым Психоневрологического института и возглавлял его около тридцати лет.

"В декабре 1927 года, – рассказывает Мясищев, – Бехтерев отправился в Москву для участия в съезде психиатров и невропатологов, а также в съезде педологов… Перед самым отъездом из Ленинграда он получил телеграмму из Лечсанупра Кремля с просьбой по прибытии в Москву срочно туда позвонить. Бехтерев позвонил, а затем отправился в Кремль.

На заседание Бехтерев приехал с большим опозданием, кто‑то из делегатов спросил его, отчего он задержался. На это Бехтерев – в присутствии нескольких людей – раздражённо ответил:

– Смотрел одного сухорукого параноика".

"То ли кто‑то из присутствующих доложил куда следует, – замечает по этому поводу М. И. Буянов, – то ли судьба Бехтерева была уже предрешена, но вскоре после этих слов он неожиданно скончался. Был он физически очень крепок, ни на что не жаловался. Его неожиданная смерть поразила всех, многие заподозрили что‑то неладное"».

Заметим, что ни автор статьи Олег Мороз, ни психиатр Михаил Буянов, которого он цитирует, не являются свидетелями события. Перед нами не воспоминания очевидца, а всего лишь пересказ сплетни. То же самое в полной мере относится и к другим публикациям про «сталинскую паранойю». Например, к рассказу внучки академика – Н. П. Бехтеревой, которой в 1927‑м было три года. Мало того, в сентябре 1995 года в интервью газете «Аргументы и факты» Наталья Петровна неожиданно сделала следующее признание:

«– … Кстати, действительно Владимир Михайлович Бехтерев вышел от Сталина и сказал, что тот – параноик, за что вашего деда и отравили?

– Это была тенденция объявлять Сталина сумасшедшим, в том числе с использованием якобы высказывания моего дедушки, но никакого высказывания не было, иначе мы бы знали. Дедушку действительно отравили, но из‑за другого. А кому‑то понадобилась эта версия. На меня начали давить, и я должна была подтвердить, что это так и было. Мне говорили, что они напечатают, какой Бехтерев был храбрый человек и как погиб, смело выполняя свой врачебный долг. Какой врачебный долг? Он был прекрасный врач, как он мог выйти от любого больного и сказать, что тот – параноик? Он не мог этого сделать».

Впрочем, не будем преувеличивать. Что за страшные кары могли грозить Бехтеревой в конце 1980‑х? Скорее всего, Наталье Петровне просто пообещали за лжесвидетельство какие‑нибудь гешефты.

«Я знаю эту версию – чушь собачья. Эту версию принесли, очевидно, в 1956 году врачи, возвращавшиеся из лагерей… Бехтерев действительно обследовал Сталина как невролог… В ту же ночь он умер, отравившись. Однако у Сталина тогда ещё не было достаточной команды для такого тайного убийства. И главное – Бехтерев был настоящий врач, дававший некогда клятву Гиппократа и учивший студентов свято её придерживаться. Поэтому, если бы даже он обнаружил у Сталина паранойю, он бы никогда не сказал об этом вслух».

А вот что говорит завёдующий кафедрой психиатрии Военно‑медицинской академии профессор А. А. Портнов в беседе с М. Дмитруком:

«Что касается легендарной фразы, то Бехтерев, уверен, не мог её сказать. И вовсе не потому, что испугался бы расправы. Владимир Михайлович действительно был очень смелым человеком и говорил нелицеприятные вещи невзирая на лица, – об этом справедливо пишут авторы версии.

Но они почему‑то умалчивают, что он был ещё и человеком высочайшей культуры, который не позволял себе оскорблять людей, тем более – за глаза.

Сухорукий параноик… Так сказать о пациенте не может даже начинающий психиатр. А Бехтерев был крупнейшим специалистом, признанным во всем мире. Он отличался исключительным тактом, деликатностью, тонкостью в отношениях с людьми, призывал коллег соблюдать врачебную тайну, щадить самолюбие больных.

Если бы Бехтерев и поставил Сталину диагноз, то никогда не стал бы говорить об этом в кулуарах, да ещё в оскорбительных выражениях. Я убеждён, что их приписывают учёному люди, которые не знают его образа мыслей, нравственной позиции».

Однако не всё так просто. Увы, выдающиеся учёные далеко не всегда отличаются высокими моральными принципами. Прервём поток панегириков и обратимся к фактам. В 1916 году вышла брошюра В. М. Бехтерева «Вильгельм – дегенерат нероновского типа». С «исключительным тактом и деликатностью» Владимир Михайлович пишет про германского императора следующее:

«Ясно, что если Вильгельм не может быть признан душевнобольным человеком, то он не может быть назван и вполне здоровым, ибо вышеуказанные особенности его натуры доказывают его неуравновешенность и склонность к ненормальным психическим проявлениям и расстройствам, которые столь обычны для всех вообще дегенератов».

«Наконец, отметим у Вильгельма и резко выраженный дегенеративный признак – это поразительный прогнатизм его лица. Таблицы Фригерио указывают, что у нормальных лиц височно‑ушной угол превышает 90°, у дегенератов же он обычно не достигает этой нормы, а у Вильгельма этот угол, как установлено врачами, равен даже 68 °».

«Со стороны читателя уместен, однако, вопрос, много ли вообще различия между душевнобольным и дегенератом, и стоило ли защищать Вильгельма от признания его душевнобольным, если приходится признавать его дегенератом с чертами прирождённого преступника, так ярко описанными Lombroso».

Понятно, что ни о каком врачебном диагнозе в данном случае речи не идёт – налицо подкреплённое авторитетом академика навешивание оскорбительных пропагандистских ярлыков.

«Было это в конце 1898 года. Я служил ассистентом в Барачной больнице в память Боткина. Жена моя несколько уже лет была больна тяжёлым нервным расстройством: неожиданный звонок в квартире вызывал у неё судороги, у неё постоянные были мигрени, пройти по улице два квартала для неё было уже большим путешествием. Мы обращались за помощью ко многим врачам и профессорам – пользы не было. (Через двадцать пять лет оказалось, что все эти явления вызывались скрытой малярией). Один из товарищей моих по больнице рекомендовал мне обратиться к профессору нервных болезней В. М. Бехтереву – европейски известный учёный, прекрасный диагност.

Мы отправились к нему. Приём был очень большой, – наш номер, помнится, был двадцать второй. Наконец вошли в кабинет. Приземистый, сутулый человек, со втянутою в плечи головою, с длинными лохматыми волосами, падающими на лицо. Глаза смотрят недобро и с нетерпением.

– Что болит?

Жена стала рассказывать о своей болезни. Он прервал, провёл рукою по её спине, нажимая пальцем на позвоночный столб, и спрашивал: "Больно?" Потом, не расстёгивая шёлковой кофточки, приложил стетоскоп к груди жены, бегло выслушал и сел писать рецепт.

– Будете принимать три раза в день по столовой ложке и берите каждый день тёплые ванны… Когда кончите лекарство, придите снова, только не забудьте взять с собою рецепт.

Я взглянул на рецепт: Infus. Valerianae, Natrii bromati…

– Господин профессор! Жена всех этих валерианок и бромистых натров приняла уже чуть не пуды!

Профессор раздражённо ответил:

– Медицина для вас новых средств выдумать не может.

Я вручил ему пятирублёвый золотой и пошёл с женою вон. Он вдогонку ещё раз напомнил, чтобы в следующий раз мы не забыли взять с собою рецепт.

Жена, выйдя на крыльцо, горько разрыдалась. Я был поражён: вот так исследование! Профессор ни о чём жену не спросил, не спросил даже, замужем ли она, есть ли дети, какими раньше страдала болезнями. Даже фамилии не спросил и не записал. Стало понятно, почему он так настойчиво напоминал, чтобы в следующий раз принести рецепт, – иначе бы он не знал, что прописал и что прописать.

Я так был возмущён, что, придя домой, немедленно написал профессору письмо приблизительно такого содержания:

"Милостивый государь,

г. профессор!

Жена моя уже несколько лет страдает тяжёлым нервным расстройством, не поддающимся никакому лечению. Как к последнему средству я решил обратиться к Вашей помощи. На опыте испытав все неудобства, с какими связано лечение у врача врача и его близких, я не сообщил Вам, что я – врач.

Откровенно сознаюсь Вам – я не мог даже представить себе, чтобы врач мог относиться к больному с такою небрежностью, с какою Вы отнеслись к моей жене. Смею утверждать, например, что так, как Вы выслушивали её сердце, Вы решительно ничего не могли услышать. Результатом Вашего исследования, разумеется, только и могли быть те валерианки и бромистые натры, которые Вы прописали. При этом Вы, видимо, так спешили, так заняты были одною мыслью – поскорее отделаться от нас, что не обратили внимания на моё заявление, что всех этих валерианок и бромистых натров жена приняла чуть не пуды. Конечно, Вы были вполне правы – медицина специально для нас новых средств выдумать не может. Но извините, г. профессор, – не мне учить Вас, что верный диагноз и прогноз, что правильное лечение возможны только при тщательном исследовании больного. Обратился я к Вам как к авторитетному профессору‑специалисту, а получил то, что с гораздо меньшими хлопотами мог бы получить от любого студента‑медика третьего курса.

Ассистент Барачной в память Боткина больницы.

В. Смидович".

Дня через два неожиданно получаю от профессора ответ. В конверт была вложена пятирублёвка. Профессор писал:

"Многоуважаемый товарищ.

Начиная со среды вечера и до сегодня я лежу в постели вследствие инфлуэнцы. Уже в среду я чувствовал себя так плохо, что едва мог закончить приём, после которого я тотчас же и слёг в постель. Этим обстоятельством я прошу извинить меня в том, что не был в состоянии посвятить Вам более времени, чем это случилось на самом деле. Вместе с тем я глубоко сожалею о том, что Вы намеренно скрыли своё звание врача, предполагая почему‑то, что к врачам и их жёнам их сотоварищи по профессии, и в том числе я (хотя до сих пор, мне кажется, мы с Вами ещё не были знакомы), должны непременно относиться невнимательно. Это совершенно неосновательное огульное осуждение Вами своих собратьев по профессии (не знаю, на каком опять основании) привело в данном случае к тому, что лишило меня возможности проконсультировать с Вами, как с врачом, о состоянии здоровья Вашей жены.

Если Вам угодно будет впредь не скрывать своего звания (тем более что к такому обману я не подал Вам никакого повода) и если моя помощь Вам будет ещё нужна, то по выздоровлении я всегда готов Вам служить в пределах моих сил и возможности; в часы ли приёма или в какое‑либо другое время, как Вам удобнее. При этом прошу Вас принять обратно оставленный Вами у меня гонорар.

Примите уверение в совершенном к Вам почтении (приписано, очевидно, потом, несколько более мелким почерком) и поздравление с Новым годом.

В. Бехтерев.

Пусть так. И это действительно было так: один из ординаторов нашей больницы работал в клинике профессора и сказал мне, что на следующий день профессор слёг в инфлуэнце. Но спрашивается: для чего в таком случае было принимать больных и обирать с них пятирублёвки? Ведь для многих эти пятирублёвки, быть может, были плодом отказа от необходимого.

Идти вторично или не идти? Мы решили – лучше идти. Узнали, когда профессор выздоровел и возобновил приём. Поехали. Я старательно обдумал всё, что следует сообщить профессору касательно болезни моей жены.

Вошли к нему.

– Мы, господин профессор, были у вас…

Он насупился и коротко сказал:

– Я помню. – И обратился к жене: – Рецепт принесли?

Жена подала. Он посмотрел.

– Как себя чувствуете? Ванны принимаете?

– Чувствую себя по‑прежнему. Ванны принимаю.

– Так… Спите плохо?

– Очень плохо.

– Угу!.. – Профессор написал рецепт и протянул его жене.

– Будете принимать по столовой ложке три раза в день, ванны продолжайте.

Я взглянул на рецепт: Inf. Adon. vernal… Ammonii bromati… Ничего не понимаю! Опять то же? И где же консультация со мною, каковой возможности я лишил профессора в прошлый раз?

Мы встали, он нас проводил до двери. Может быть, он хочет посоветоваться со мной в отсутствие жены? Но он протягивает руку. Я торопливо стал излагать профессору свои соображения о болезни жены, – он нетерпеливо слушал, повторяя: "Да! да!" При первом перерыве сунул нам руку и сказал:

– Не забудьте в следующий раз захватить рецепт».

Таким образом, моральные качества Бехтерева вполне позволяли ему заочно обозвать Сталина «сухоруким параноиком». Однако даже если подобное высказывание и вправду имело место (чему нет никаких достоверных подтверждений), это был не диагноз, а всего лишь оскорбление. В самом деле, как мог душевнобольной человек тридцать лет руководить великой державой и при этом столь тщательно скрывать свою болезнь, что её не заметили ни ближайшее окружение, ни общавшиеся с ним иностранные лидеры, включая Черчилля и Рузвельта? Впрочем, искать логику и здравый смысл у обличителей сталинизма – занятие заведомо неблагодарное.

Глава 3. Был ли Сталин параноиком?

„В декабре 1927 года, - рассказывает Мясищев, - Бехтерев отправился в Москву для участия в съезде психиатров и невропатологов, а также в съезде педологов… Перед самым отъездом из Ленинграда он получил телеграмму из Лечсанупра Кремля с просьбой по прибытии в Москву срочно туда позвонить. Бехтерев позвонил, а затем отправился в Кремль.

На заседание Бехтерев приехал с большим опозданием, кто-то из делегатов спросил его, отчего он задержался. На это Бехтерев - в присутствии нескольких людей - раздражённо ответил:

Смотрел одного сухорукого параноика“.

„То ли кто-то из присутствующих доложил куда следует, - замечает по этому поводу М. И. Буянов, - то ли судьба Бехтерева была уже предрешена, но вскоре после этих слов он неожиданно скончался. Был он физически очень крепок, ни на что не жаловался. Его неожиданная смерть поразила всех, многие заподозрили что-то неладное“»

«- …Кстати, действительно Владимир Михайлович Бехтерев вышел от Сталина и сказал, что тот - параноик, за что вашего деда и отравили?

Это была тенденция объявлять Статна сумасшедшим, в том числе с использованием якобы высказывания моего дедушки, но никакого высказывания не было, иначе мы бы знали. Дедушку действительно отравили, но из-за другого. А кому-то понадобилась эта версия. На меня начали давить, и я должна была подтвердить, что это так и было. Мне говорили, что они напечатают, какой Бехтерев был храбрый человек и как погиб, смело выполняя свой врачебный долг. Какой врачебный долг? Он был прекрасный врач, как он мог выйти от любого больного и сказать, что тот - параноик? Он не мог этого сделать».

«Я знаю эту версию - чушь собачья. Эту версию принесли, очевидно, в 1956 году врачи, возвращавшиеся из лагерей… Бехтерев действительно обследовал Сталина как невролог… В ту же ночь он умер, отравившись. Однако у Сталина тогда ещё не было достаточной команды для такого тайного убийства. И главное - Бехтерев был настоящий врач, дававший некогда клятву Гиппократа и учивший студентов свято её придерживаться. Поэтому, если бы даже он обнаружил у Статна паранойю, он бы никогда не сказан об этом вслух».

«Что касается легендарной фразы, то Бехтерев, уверен, не мог её сказать. И вовсе не потому, что испугался бы расправы. Владимир Михайлович действительно был очень смелым человеком и говорил нелицеприятные вещи невзирая на лица, - об этом справедливо пишут авторы версии.

Но они почему-то умалчивают, что он был ещё и человеком высочайшей культуры, который не позволял себе оскорблять людей, тем более - за глаза.

«Наконец, отметим у Вильгельма и резко выраженный дегенеративный признак - это поразительный прогнатизм его лица. Таблицы Фригерио указывают, что у нормальных лиц височно-ушной угол превышает 90°, у дегенератов же он обычно не достигает этой нормы, а у Вильгельма этот угол, как установлено врачами, равен даже 68°».

В. М. Бехтерев в своём кабинете в Императорской Военно-Медицинской академии, 1913 года

«Было это в конце 1898 года. Я служил ассистентом в Барачной больнице в память Боткина. Жена моя несколько уже лет была больна тяжёлым нервным расстройством: неожиданный звонок в квартире вызывал у неё судороги, у неё постоянные были мигрени, пройти по улице два квартала для неё было уже большим путешествием. Мы обращались за помощью ко многим врачам и профессорам - пользы не было. (Через двадцать пять лет оказалось, что все эти явления вызывались скрытой малярией). Один из товарищей моих по больнице рекомендовал мне обратиться к профессору нервных болезней В. М. Бехтереву - европейски известный учёный, прекрасный диагност.

Мы отправились к нему. Приём был очень большой, - наш номер, помнится, был двадцать второй. Наконец вошли в кабинет. Приземистый, сутулый человек, со втянутою в плечи головою, с длинными лохматыми волосами, падающими на лицо. Глаза смотрят недобро и с нетерпением.

Что болит?

Жена стала рассказывать о своей болезни. Он прервал, провёл рукою по её спине, нажимая пальцем на позвоночный столб, и спрашивал: „Больно?“ Потом, не расстёгивая шёлковой кофточки, приложил стетоскоп к груди жены, бегло выслушал и сел писать рецепт.

Будете принимать три раза в день по столовой ложке и берите каждый день тёплые ванны… Когда кончите лекарство, придите снова, только не забудьте взять с собою рецепт.

Я взглянул на рецепт: Infus. Valerianae, Natrii bromati…

Господин профессор! Жена всех этих валерианок и бромистых натрое приняла уже чуть не пуды!

Профессор раздражённо ответил:

Медицина для вас новых средств выдумать не может.

Жена, выйдя на крыльцо, горько разрыдалась. Я был поражён: вот так исследование! Профессор ни о чём жену не спросил, не спросил даже, замужем ли она, есть ли дети, какими раньше страдала болезнями. Даже фамилии не спросил и не записал. Стало понятно, почему он так настойчиво напоминал, чтобы в следующий раз принести рецепт, - иначе бы он не знал, что прописал и что прописать.

Я так был возмущён, что, придя домой, немедленно написал профессору письмо приблизительно такого содержания:

„Милостивый государь,

г. профессор!

Откровенно сознаюсь Вам - я не мог даже представить себе, чтобы врач мог относиться к больному с такою небрежностью, с какою Вы отнеслись к моей жене. Смею утверждать, например, что так, как Вы выслушивали её сердце, Вы решительно ничего не могли услышать. Результатом Вашего исследования, разумеется, только и могли быть те валерианки и бромистые натры, которые Вы прописали. При этом Вы, видимо, так спешили, так заняты были одною мыслью - поскорее отделаться от нас, что не обратили внимания на моё заявление, что всех этих валерианок и бромистых натрое жена приняла чуть не пуды. Конечно, Вы были вполне правы - медицина специально для нас новых средств выдумать не может. Но извините, г. профессор, - не мне учить Вас, что верный диагноз и прогноз, что правильное лечение возможны только при тщательном исследовании больного. Обратился я к Вам как к авторитетному профессору-специалисту, а получил то, что с гораздо меньшими хлопотами мог бы получить от любого студента-медика третьего курса.

Ассистент Барачной в память Боткина больницы.

В. Смидович“.

Дня через два неожиданно получаю от профессора ответ. В конверт была вложена пятирублёвка. Профессор писал:

„Многоуважаемый товарищ.

Начиная со среды вечера и до сегодня я лежу в постели вследствие инфлуэнцы. Уже в среду я чувствовал себя так плохо, что едва мог закончить приём, после которого я тотчас же и слёг в постель. Этим обстоятельством я прошу извинить меня в том, что не был в состоянии посвятить Вам более времени, чем это случилось на самом деле. Вместе с тем я глубоко сожалею о том, что Вы намеренно скрыли своё звание врача, предполагая почему-то, что к врачам и их жёнам их сотоварищи по профессии, и в том числе я (хотя до сих пор, мне кажется, мы с Вами ещё не были знакомы), должны непременно относиться невнимательно. Это совершенно неосновательное огульное осуждение Вами своих собратьев по профессии (не знаю, на каком опять основании) привело в данном случае к тому, что лишило меня возможности проконсультировать с Вами, как с врачом, о состоянии здоровья Вашей жены.

Если Вам угодно будет впредь не скрывать своего звания (тем более что к такому обману я не подач Вам никакого повода) и если моя помощь Вам будет ещё нужна, то по выздоровлении я всегда готов Вам служить в пределах моих сил и возможности; в часы ли приёма или в какое-либо другое время, как Вам удобнее. При этом прошу Вас принять обратно оставленный Вами у меня гонорар.

В. Бехтерев.

Идти вторично или не идти? Мы решили - лучше идти. Узнали, когда профессор выздоровел и возобновил приём. Поехали. Я старательно обдумал всё, что следует сообщить профессору касательно болезни моей жены.

Вошли к нему.

Мы, господин профессор, были у вас…

Он насупился и коротко сказа!:

Я помню. - И обратился к жене: - Рецепт принесли?

Жена подала. Он посмотрел.

Как себя чувствуете? Ванны принимаете?

Чувствую себя по-прежнему. Ванны принимаю.

Так… Спите плохо?

Очень плохо.

Угу!.. - Профессор написал рецепт и протянул его жене.

Будете принимать по столовой ложке три раза в день, ванны продолжайте.

Мы встали, он нас проводил до двери. Может быть, он хочет посоветоваться со мной в отсутствие жены? Но он протягивает руку. Я торопливо стал излагать профессору свои соображения о болезни жены, - он нетерпеливо слушал, повторяя: „Да! да!“ При первом перерыве сунул нам руку и сказал:

Не забудьте в следующий раз захватить рецепт».

Данный текст является ознакомительным фрагментом. Из книги Ледокол автора Суворов Виктор

Из книги 1937. Контрреволюция Сталина автора

Из книги Великий оболганный Вождь. Ложь и правда о Сталине автора Пыхалов Игорь Васильевич

Глава 3. Был ли Сталин параноиком? Одной из самых нелепых перестроечных баек по праву может считаться рассказ о сталинской паранойе. Такой диагноз якобы поставил «кремлёвскому диктатору» академик В. М. Бехтерев, за что и был немедленно отравлен: «Осенью 1971 года

Из книги Воспоминания бывшего секретаря Сталина автора Бажанов Борис Георгиевич

Глава 9. Сталин СТАЛИН. ХАРАКТЕР. КАЧЕСТВА И НЕДОСТАТКИ. КАРЬЕРА. АМОРАЛЬНОСТЬ. ОТНОШЕНИЕ К СОТРУДНИКАМ И КО МНЕ. НАДЯ АЛЛИЛУЕВА. ЯШКАПора поговорить о товарище Сталине. Теперь я его хорошо знаю, даже, пожалуй, очень хорошо.Внешность Сталина достаточно известна. Только ни на

Из книги Россия и Германия: вместе или порознь? автора Кремлев Сергей

Глава 5 Сталин Суть реального Сталина лучше чем в любых его делах при жизни выявилась в первые дни после его смерти: страна плакала. Что значат по сравнению с этим все опусы волкогоновых?Когда умер Брежнев, страна ухмыльнулась.А по Сталину она рыдала.Не по разверстке

Из книги Другой взгляд на Сталина (Запрещенный Сталин) автора Мартенс Людо

Глава 1. Молодой Сталин. В начале двадцатого века царский режим был самым реакционным и самым тираническим в Европе. Это было правление феодала, средневековое, абсолютное, правление над безграмотным, в основном крестьянским населением. Русское крестьянство жилов

Из книги Зачем убили Сталина? Преступление века автора Кремлев Сергей

Глава вторая ЧЕМ ЖИЛ СТАЛИН… Сердца, превращенные в камень, Заставить биться сумел, У многих будил он разум, Дремавший в глубокой тьме… Из стихотворения Иосифа Джугашвили, написанного в 1895 году Да, пожалуй, нельзя говорить о смерти Сталина, не разобравшись с тем, что

Из книги Сталин без лжи. Противоядие от «либеральной» заразы автора Пыхалов Игорь Васильевич

Глава 4. Был ли Сталин параноиком? Одной из самых нелепых перестроечных баек по праву может считаться рассказ о сталинской паранойе. Такой диагноз якобы поставил «кремлёвскому диктатору» академик В.М. Бехтерев, за что и был немедленно отравлен:«Осенью 1971 года М.И. Буянов

Из книги Разгадка 37-го года. «Преступление века» или спасение страны? автора Елисеев Александр В

Глава 9 ПОД ПРИЦЕЛОМ - СТАЛИН

Из книги Мифы и правда о 1937 годе. Контрреволюция Сталина автора Буровский Андрей Михайлович

Глава 3 Сталин народный и Сталин интеллигенции Существует какой-то народный образ Сталина, очень далекий от образа и иностранцев, и русской интеллигенции. В. Сорокин Переворот Сталина невозможно понять без учета того, что и в революции 1917–1922 годов, и позже русский народ

Из книги Однажды Сталин сказал Троцкому, или Кто такие конные матросы. Ситуации, эпизоды, диалоги, анекдоты автора Барков Борис Михайлович

ИОСИФ ВИССАРИОНОВИЧ СТАЛИН. Этот повар умеет готовить только острые блюда, или Товарищ Сталин любил пошутить Из полицейских документов: «Сталин производит впечатление обыкновенного человека».* * *Рассказывают, что еще в первые недели революции Сталин любил появляться на

Из книги Сталин. Большая книга о нем автора Биографии и мемуары Коллектив авторов --

Глава 1. DJ Сталин Можно как угодно оценивать Сталина, но при тщательном изучении его биографии и воспоминаний современников становится ясно одно: он был человеком разносторонних интересов. Кроме политических, экономических и военных вопросов, он активно интересовался

Из книги История помнит автора Докучаев Михаил Степанович

Глава IX Сталин и оппозиция Смерть В.И.Ленина сразу же выявила все больные и взрывоопасные места в партии и стране. Последующее десятилетие было насыщено крупными внутриполитическими и экономическими событиями, разногласиями и дискуссиями в партии, грандиозными планами

Из книги 1937 год без вранья. «Сталинские репрессии» спасли СССР! автора Буровский Андрей Михайлович

Глава 3. Сталин народный и Сталин интеллигенции Существует какой-то народный образ Сталина, очень далекий от образа и иностранцев, и русской интеллигенции. В. Сорокин Переворот Сталина невозможно понять без учета того, что и в революции 1917–1922 годов, и позже русский народ

автора Ферр Гровер

Глава 5 Сталин и война «Проигнорированные» предупреждения Донесение Воронцова Германский перебежчик Расстрелянный генералитет Красной Армии «Прострация» Сталина в первые дни войны Сталин – «никудышный» полководец 1942 год: катастрофа под Харьковом

Из книги Оболганный сталинизм. Клевета XX съезда автора Ферр Гровер

Глава 9 Сталин: последние годы у власти Предложение Сталина повысить налог на колхозы Сталинское недовольство Постышевым «Дезорганизация» работы Политбюро Сталин подозревал, что Ворошилов – «английский шпион»? «Разнузданный произвол» в отношении Андреева

«Сухорукий параноик»: какой диагноз поставил Бехтерев Сталину. Какой диагноз поставил Бехтерев Сталину Кому сейчас мешает параноик сталин

Глава 3. Был ли Сталин параноиком?

Последние

Это нужно знать